Яд Борджиа [Злой гений коварства] - Мартин Линдау

– Что значит ваша тревога? – в сильном волнении спросила Лукреция. – Если меня станут так пугать, то я немедленно покину ваш город. Или вы не верите, что я старалась уклониться от этого безрассудства?

– Верю, но – увы! – вы не знали, как это сделать, – ответил Реджинальд, с отчаянием поднимая взор на высокие, зорко охраняемые стены. – Неужели нам не вырваться из этой громадной западни? С виду кажется, будто довольно одного прыжка, чтобы очутиться на свободе, а между тем, мы заперты в бойне и ожидаем только топора убийцы.

– Я хочу уехать, не дожидаясь завтрака, – сказала Лукреция, мрачно нахмурившись, но дрожа всем телом. – Прощайте, если вам доставляет удовольствие пугать меня, и пусть ваш Цезарь один пользуется этим дворцом.

– Вам не удастся так просто выйти отсюда! – возразил Лебофор. – Выслушайте меня и, если хотите, попробуйте выбраться из этого проклятого заколдованного места, где, пожалуй, вас стерегут, чтобы отдать в жертву ужасам, какие не снились самим чертям, тогда как я и ваш жених точно погибнем здесь лютой смертью.

– Говорите откровенно, иначе страх убьет меня! – воскликнула Лукреция, опускаясь на подножие статуи, обросшее вьющимся растением в цвету.

– Как раз теперь Цезарь со своим громадным войском наверно находится в Риме, повелевая всем и дерзая на все! – сказал Реджинальд.

– Последними словами моего отца перед разлукой было торжественное обещание, что он ни под каким видом не впустит в город шаек Цезаря, пока его жизни или господству не будет грозить опасность, – возразила Лукреция, зорко наблюдая за действием своих слов.

– Тогда, пожалуй, и жизнь, и власть его святейшества в крайней опасности, – ответил Лебофор.

– Как так? Разве вы опасаетесь влияния приверженцев Цезаря в консистории? – продолжала Лукреция. – Но эти времена миновали: сторонники мира в Италии, друзья Феррары и мои получили теперь там перевес.

– Все напрасно! Консистория, составленная даже из ангелов, едва ли спасет нас в данное время, – торопливо ответил рыцарь, а затем рассказал Лукреции о том, что открыл ему Цезарь в Синигалии, сообщил его план, для осуществления которого он сам был послан в Фаэнцу, и не умолчал даже о назначенной ему при этом роли.

Лукреция понимала свое опасное положение и после долгого жуткого молчания заговорила вновь:

– Если таков его чудовищный план, то Небо воспротивится его осуществлению. Пресвятая Дева защитит нас. Пожалуй, это Она внушила мне сию минуту благую мысль. Нет ли у вас кого-нибудь, кого вы могли бы отправить как надежного гонца, по важному делу?

Лебофор ответил:

– Каждый из моих всадников пригоден на это, да беда в том, что ни один человек в одежде моих слуг не имеет права покинуть город.

– Хорошо. Тогда мы сумеем обратить затеянное предательство против самих же его зачинщиков, – продолжала Лукреция. – Так как они пожелали воскресить нашу дружбу, то передайте им, что я примирилась с вами, благодаря вашему красноречию, тем более, что принц Феррарский, к моей досаде, отказался от своего обещания прибыть за мною в Фаэнцу. В качестве ревнивого соперника или влюбленного, желающего обеспечить за собою полную победу, подайте им совет, каким способом они могут еще захватить Альфонсо. Ведь им было бы слишком больно, если бы от них ускользнула такая лакомая добыча. Скажите, будто вы уговорили меня написать в пылу гнева письмо Альфонсо с приглашением повидаться со мною тайком в Фаэнце. Можете прибавить, что я соглашаюсь доверить свое поручение только человеку, не знающему местного языка, чтобы он не разболтал о нем дорогой – именно одному из ваших преданных слуг. О, если бы ему удалось еще своевременно застать моего супруга дома и привезти сюда, но не одного, а с военной силой, которою всегда должен быть окружен государь! Этого отряда вместе с моею свитой будет вполне достаточно для того, чтобы изменники побоялись исполнить свой злодейский умысел.

Реджинальд охотно принял это предложение, которое являлось первым лучом надежды, мелькнувшим перед ним во мраке.

ГЛАВА XV

Во время этих происшествий в Фаэнце политические дела в Риме также быстро приближались к развязке. Мигуэлото под ночь угрюмо бродил по одному из обширных залов замка Святого Ангела, осматривая затворы у дверей и окон и чутко прислушиваясь по временам, как вдруг чья-то рука неожиданно опустилась ему на плечо. Он вздрогнул и увидал перед собою фигуру мужчины в грубой одежде ратника. Каталонец схватился уже за кинжал, однако, незнакомец приподнял с одной стороны широкие поля своей шляпы, так что Мигуэлото увидел перед собой Цезаря Борджиа.

– Не удивляйся тому, что видишь меня в Риме, – сказал Цезарь, – ведь официально я нахожусь в лагере под Браччиано и сплю у себя в палатке. Что нового?

– Начальник папской канцелярии внезапно заболел, весьма опасной резью в животе, – с серьезным видом ответил Мигуэлото.

– И странные вещи высказал на этот счет его святейшество, как довелось слышать одному из моих друзей, – мрачно заметил Цезарь. – Говорю тебе, нам нельзя терять время. Лукреция в Фаэнце, и мои замыслы осуществляются так удачно, что Альфонсо, благодаря предательству влюбленного английского рыцаря, должен скоро очутиться в моей власти. Но негодяй не воспользуется плодами своего преступления, – продолжал Цезарь, – его ожидает заслуженное возмездие!

– Удивительно, как вы умеете подделаться к каждому человеку! – промолвил Мигуэлото несколько укоризненным и дрожащим тоном. – А вот я так думаю, что для меня будет очень душеспасительно сделать из бедняжки Мириам христианку.

– Для тебя? – со смехом воскликнул Цезарь. – Она еле жива, потому что тюремный воздух быстро подтачивает силы в юношеском возрасте, а назойливые мысли втайне гложут сердце.

– Когда мы освободили монаха Бруно от пытки и дали ему опять немного отдышаться, я позволил ей посещать его, и он привел девушку в такое мирное, благочестивое настроение, что она проливает слезы и на нее отрадно смотреть.

– Значит, ты осмелился нарушить мои приказания? – злобно спросил Цезарь.

– Нет, ваша светлость, потому что, как только был получен ваш приказ, мы ни на миг не прекращали его кары.

– А еврейка чуть жива? Но это не может происходить от тюремного воздуха. Ведь остается же здесь в живых Фиамма?

– Да, но Фиамма черпает утешение в твердой надежде, хотя последняя исходит не от неба, потому что она смеется, когда я увещеваю ее опомниться и обратиться к покаянию, – возразил каталонец.

– Ну, если ты до сих пор веришь в разоблаченного обманщика, то чернь будет поклоняться ему, – шутливо промолвил Борджиа. Проводи меня в его темницу, мне надо поговорить с ним.

Мигуэлото немедленно повиновался и повел герцога в подземелье под садом замка, настолько глубокое, что свет не проникал туда, а воздух там был душен, как в могиле.

Цезарь взял лампу Мигуэлото, приказал ему дожидаться за дверьми, и вошел один в темницу отца Бруно. Даже при огне, тускло горевшем в этом удушливом воздухе, он не мог сначала ничего различить вокруг себя. Лишь постепенно его глаза освоились с темнотой, и он увидал отца Бруно. Последний был прикован к стене такою короткой цепью, что едва мог отойти от кучи соломы, служившей ему ложем, и покоился на ней в полусидящем положении, с закрытыми глазами. Его громкое бормотанье нарушалось только монотонным капаньем воды, которая сочилась из отверстия в стене и медленно падала на каменный пол с однообразным плеском.

Уверяют, будто необычайное мучение, вызываемое этим неизменным звуком, нередко преодолевало упорство преступников, которых не могли привести к сознанию самыми жестокими пытками.

Цезарь прислушался и уловил несколько слов страшного разговора отца Бруно с самим собою:

– Дьявол, ты лжешь, потому что я верю в это! Я молю только о том, чтобы получить знамение, устраняющее всякие сомнения. Тик-так! Да, постоянно и вечно! О, если бы то был хотя бы одинаковый звук: «Тик-тик» или «так-так»! Пусть капли падали бы лишь чуточку поскорее! Но нет, тик-так во веки веков в этом непроглядном мраке преисподней!

– Вот тебе знамение! Пробудись и воспрянь! – воскликнул Цезарь, внезапно направив свет прямо на доминиканца.

Тот вскочил, загремев цепями, но тусклое пламя лампы ослепило его в первый момент, и отец Бруно страшным голосом воскликнул:

– Я вижу свет твоего присутствия, но не твой образ! Ангел ли ты с неба, или насмешливый злой дух, который нагромождает мне на мозг целые горы невыносимо тяжких дум?

– Я не ангел, – возразил Цезарь, – хотя женщины находят, что я недурен собою. Неужели ты не можешь припомнить меня?

– Прочь, дьявол! Не ради того ли принял ты этот облик, что в ее облике тебе не удалось довести меня до богохульства? – в ярости завопил монах. – Я плюну тебе в лицо, оттолкну тебя из своих объятий, хотя бы ты обладал всею ее прелестью и старался соблазнить меня самым нежным тоном ее голоса.